Как известно, тюрьмы и колонии, состояние заключенных, а также внутрисистемные разборки и принципы – тема, для азербайджанского журналиста являющаяся табу.
И многим из нас известно только то, что написано в официальных пресс-релизах. Так из этих релизов стало известно, что в 2016-м году количество заключенных в тюрьмах Азербайджана достигло дозволенного лимита. В итоге пришло понимание того, что нужны новые тюрьмы, нужно изменение и пересмотр последствий карательной политики, а распоряжение президента страны о гуманизации пенитенциарной системы правильно расставило акценты.
Директор Правозащитного центра Азербайджана Эльдар Зейналов рассказал «Минвалу» о том, как сегодня обстоят дела в этой труднодоступной для сотрудников СМИ области.
— После смены руководства пенитенциарной системы замечаете ли Вы перемены к лучшему в этой сфере? Планируются ли какие-нибудь новшества в улучшении положения заключенных? Какие основные «проколы» этой системы вы замечаете, как защитник прав заключенных?
— Тюрьмы вполне обоснованно считаются «зеркалом общества», отражением отношения общества к человеку вообще и оступившемуся человеку, в частности. Хотим мы, правозащитники, или же нет, но на положение заключенных влияют не только подписанные страной международные договоры и принятые парламентом законы, но и отношение общества в целом. Спросите среднестатистического азербайджанца о том, что надо бы сделать с тем, кто залез в ЕГО карман, и вы услышите целую гамму предложений — от каторжной работы на каменном карьере до отрубания рук, но никак не гуманизацию наказаний, улучшение условий и т.д. Дайте простой кухарке спланировать госбюджет — и она вспомнит о финансировании тюрем в последний момент, после школ, детсадов, пенсий, инвалидов, беженцев и пр. Да и вообще, «хорошее правительство строит новые школы, а плохое — новые тюрьмы».
— Но ведь новые, достаточно финансируемые тюрьмы — это и есть создание человеческих условий, приближение к заветным евростандартам?
— Да, но общество пока не вышло на уровень понимания того, что тюрьмы должны лишать свободы, а не здоровья (или даже жизни). Поэтому за все время независимости идет борьба между двумя тенденциями в карательной политике: «завинчиванием гаек» и гуманизацией.
В длительной перспективе улучшение положения в тюрьмах с 1992 г. очевидно. Заключенные уже не спят в три очереди, не падают в голодные обмороки на утренней поверке, и не мрут сотнями от туберкулеза. Появилась возможность пересмотра приговоров по тяжким преступлениям, увеличилось число адвокатов, исчез тяжелый принудительный труд и т.д.
Однако успокаиваться на этом правозащитники не собираются. Если на первом этапе (первые 10 лет независимости) задачей было хотя бы минимальное соответствие национальным тюремным стандартам, то после вступления в Совет Европы 2001 г. у нас появились новые ориентиры — европейские стандарты. И это совсем не создание «пятизвездочных гостиниц» вместо тюрем. Например, если по советским стандартам считалось достаточным жилое пространство в 2,5 кв.м на человека, а по национальным стандартам — 4-5 кв.м, то по евростандартам на одного человека должно приходится 6-7 кв.м, а потолки не должны быть ниже 3,20 м. Эта цифра взята не с потолка, она соответствует минимальной норме общежития в обычных домах. Иначе пространство начнет давить на человека, и после 5 лет отсидки в его психике произойдут необратимые изменения.
Можно, конечно, унижать осужденного и лишенного свободы человека бесчеловечными условиями, наслаждаться тем, что он получил по заслугам и жалеть о том, что прошло время средневековых “зинданов” (тюрем в виде колодца). Но ведь «исправленный» таким образом человек все равно когда-нибудь выйдет на свободу, и тогда с ним небезопасно будет встретиться на темной улице.
— Да, Вы правы. Статистика показывает, что порядка двух третей освободившихся заключенных снова попадают за решетку. Такой уровень рецидива четко указывает, что с тюрьмами что-то не так.
— На мой взгляд, ликвидируя в начале 1990-х производственные участки в тюрьмах, с водой выплеснули и ребенка. Без общественно полезного труда человек превращается в социального иждивенца, который висит на шее у государства и собственной семьи, и теряет достоинство, будучи неспособным заработать на школьную форму сыну или на пачку сигарет в ларьке.
А что происходит сейчас? Объем производства в тюрьмах упал в десятки и сотни раз. Например, с 1990 по 2005 г. в колонии №1 объем производства упал с 28 млн. до 16,7 тыс. манатов (в ценах 2005 г.), в колонии № 7 — с 8,3 млн. до 25,4 тыс. и т.д. К к 2005 г. объем производства в наших колониях упал в целом в 335 раз. В некоторых колониях промышленные зоны вообще были переоборудованы в жилые, чтобы разгрузить существующие колонии. Это коллапс.
Да и наказание за преступление, материальный ущерб от которого иногда не превышает сотни манатов, даже в качестве мести общества, теряет смысл, если вспомнить, что из кармана наших законопослушных и ни в чем не повинных налогоплательщиков на содержание каждого осужденного уходит до 6 тыс. манатов. Было бы логичным, если хотя бы часть этих денег возвращалась трудом самого преступника.
Отмечу, что расхожие доводы против труда заключенных как «каторжного», «рабского» не состоятельны. Соответствующая статья 4 Европейской Конвенции по Правам Человека, запрещающее содержание в рабстве или подневольном состоянии, специально оговаривает, что термин «принудительный или обязательный труд» не включает в себя всякую работу, которую обычно должно выполнять лицо, находящееся в заключении или условно освобожденное от такого заключения».
То, что в феврале 2017 года появилось распоряжение президента, включающее восстановление производственных участков и привлечение к этому делу частного бизнеса, показывает, что произошел отход от концепции «камеры хранения», как назвал колонии один из начальников («Мне сдают в камеру хранения вещь, и через определенное время я должен ее вернуть в целости и сохранности»). Даже вещи в камере хранения могут испортиться, если держать их годы, а людей вынужденное безделье морально калечит.
В том же распоряжении были и другие положения, в поддержку которых десятилетиями боролись правозащитники. Они ограничивают применение лишения свободы как меры наказания, а также обеспечивают поддержку бывших заключенных в первое время после освобождения.
В частности, уже начала создаваться Служба пробации, но, на мой взгляд, создание происходит очень медленно. Ведь положивший ей начало закон о социальной реинтеграции бывших заключенных был принят больше десятилетия назад. Точно так же, до сих пор не построена по евростандартам новая тюрьма для пожизненников (нынешняя располагается вблизи Гобустанского заповедника и уже давно, по указу президента, должна быть оттуда перенесена). Нет видимых подвижек в строительстве тюрьмы для женщин и подростков, пенитенциарных комплексов в сельских районах.
— Определенно, имеет место тихий, но эффективный саботаж чиновничьего аппарата. Как Вы считаете, с чем этот тихий саботаж связан?
— О причинах можно только догадываться. Хотя понятно, что с точки зрения коррупции чиновникам выгодней, чтобы преступность не сокращалась, чтобы тюрьмы всегда были полны, чтобы освободившийся из тюрьмы гражданин был без постоянного жилья и работы. Это примерно та же логика мышления, по которой стекольщик мечтает о граде, который перебил бы все окна в городе, а врач — об эпидемии, чтобы к нему встала очередь больных. Тюрьмы на сегодня — большой «доильный аппарат», который высасывает ресурсы из государственного и семейных бюджетов, и чем больше стадо, тем выгодней отдельному чиновнику (но вреднее государству и обществу).
— Возможно ли бороться с этим явлением? Или оно непобедимо?
— Скажу так: борьба не должна сводиться к отсечению только отдельных загребущих лап, но и к созданию системных препятствий для коррупции. Вспомним опыт службы «ASAN». Вроде бы техническое нововведение, но мы уже забыли, как отстаивали очереди за справками и документами и как граждан «доили» мелкие чиновники.
— Тюрьмы для журналистов (ну за исключением моментов, когда они сами туда попадают на несколько лет) — тема закрытая. Почему? К примеру, в более развитых странах сотрудники СМИ имеет определенный контакт с сотрудниками тюрем и даже могут говорить с заключенными (если есть разрешение суда). Почему в нашей стране такая закрытость? С чем это связано? Это наводит на мысль о том, что с заключенными обращаются неподобающим образом, не так ли?
— Начнем с того, что лишение свободы предполагает определенную закрытость тюрем для внешнего мира, по определению. Не случайно, что та же Европейская конвенция в статье 8-2 предусматривает возможность вмешательства в частную и семейную жизнь и корреспонденцию, если оно «предусмотрено законом и необходимо в демократическом обществе в интересах национальной безопасности и общественного порядка, экономического благосостояния страны, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья или нравственности, или защиты прав и свобод других лиц». Точно так же статья 10-2 ограничивает свободу выражения мнения «определенными формальностями, условиями, ограничениями или санкциями, которые предусмотрены законом и необходимы в демократическом обществе в интересах национальной безопасности, территориальной целостности или общественного порядка, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья и нравственности, защиты репутации или прав других лиц, предотвращения разглашения информации, полученной конфиденциально, или обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия».
Я могу привести множество примеров, когда пресса в поиске сенсаций разглашала тайну частной жизни конкретных заключенных или когда те или иные заключенные пытались через СМИ в своих эгоистических интересах манипулировать общественным мнением. Но нельзя не согласиться и с тем, что доступ СМИ в тюрьмы на сегодня не регулируется должным образом. Одних журналистов туда пускают, других нет, и критерии этого не всегда понятны. Здесь не должно быть субъективизма. Если государство сочло возможным регистрацию данного издания, если полномочия журналиста подтверждены должным образом, если он ознакомлен с правилами и дал об этом подписку, если встреча с осужденным происходит в условиях, исключающих передачу запрещенных предметов или насилие, то и проблемы не должно быть. А если напишет что-то в нарушение закона, например, разгласит государственную тайну или передаст на волю призыв к беспорядкам или физической расправе, то на такого репортера найдется прокуратура и суд.
Считаю, что доступ журналистов в тюрьмы не должен ограничиваться лишь общением с пресс-службой или коллективными экскурсиями. Кому-то из журналистов может быть интересна тема труда заключенных, кто-то интересуется, как поддерживаются контакты осужденных с их семьями, кому-то интересно художественное творчество заключенных за решеткой, кто-то хотел бы узнать, как живется в тюрьме со СПИДом, кто-то проводит социологический опрос и т.д. В таких случаях не обойтись без живых контактов с людьми и проведения интервью — пусть даже под визуальным контролем.
— Согласна с Вами, многим сотрудникам СМИ свойственна погоня за сенсацией. Ну, а если цель журналиста благая? Скажем, разоблачение коррупции в пенитенциарной системе?
— Разумеется, может всплыть что-то нелицеприятное для тюремного персонала, например, плохое обращение с заключенными или коррупция, и это действительно один из мотивов, почему тюремщики избегают контактов с прессой. Хотя утечки все равно бывают, например, через адвокатов, родственников или освободившихся заключенных. Но в этом случае часто идет спланированная заключенными «чернуха» в расчете на то, что прессу в тюрьму все равно не пустят, и факты никто не проверит.
Но это не единственная и, может быть, даже не главная причина такого поведения. Никогда не надо сбрасывать со счетов, что любой чиновник, одной рукой подписывая бумагу, всегда другой держится за кресло. Если в прессу пройдет негативная публикация о какой-то колонии, то накажут ее начальника, даже если описанная проблема от него и не зависит. Поэтому, если можно что-то не делать, то чиновник этого НЕ делает.
Часто (и по делу) к журналистам, пишущим о тюрьмах, возникают претензии, хотя много реже они доходят до суда. Но в значительной степени вина в этом лежит на тюремной администрации. Ведь журналистов надо просвещать о тюремных правилах, о психологии заключенных и персонала, о том, где проходит красная линия в вопросе вмешательства в личную жизнь и что в тюрьме является охраняемой законом тайной. Если незнание закона не освобождает от ответственности, то знание позволяет не нарушать этот закон. Причем, по моим наблюдениям, много журналистских ляпов связано именно с незнанием темы, но это вполне исправимая ситуация, и тюремная администрация должна быть заинтересована в просвещении журналистов. Думаю, что журналистские организации могли бы выступить с инициативой проведения таких тренингов. Материальная база для этого в Пенитенциарной службе есть.
Со своей стороны, наша организация несколько раз проводила такие тренинги для тех журналистов и правозащитников, кто планировал работать по тюрьмам. Когда было возможно, закрепляли изучение визитами в тюрьмы (последний раз это было год назад в Шеки). В этом году при помощи ООН и Евросоюза издали три книги по тюрьмам, которые доступны на нашем тюремном сайте.
Яна Мадатова
Minval.az
Дата: 2018/10/25 14:13
https://minval.az/news/123834260
|
